Мы подошли к узкой расселине, по которой проходила дорога. Солнечные лучи проникали сквозь нависшие над дорогой деревья и радовали глаз причудливой игрой света. Нам казалось, что мы идем по зеленому аквариуму. Над нашими головами кружили две большие желтые бабочки. Вокруг царила тишина — природа погрузилась в послеобеденный сон.
Карстен, Лиззи и Танкред наконец догнали нас.
— Как раз на этом месте лошадь прошлый раз стала, — сказал Карстен.
— А там, впереди, уже Пасторская усадьба? — спросил Танкред у Лиззи.
Она не ответила. Оцепенев от ужаса, она смотрела в сторону дома.
— Боже мой, опять он! — воскликнула Лиззи.
На крыльце у парадной двери стоял человек. Он, видимо, только что постучал и в ожидании, пока ему откроют, поглядывал на окна второго этажа. Я его сразу узнал, это был рыбак Рейн. Должно быть, услышав наши шаги, он обернулся. Даже за сто метров я ощутил на себе его безжизненный взгляд.
— Не понимаю, почему он продолжает приходить к нам? — прошептала Лиззи. — Моему мужу больше не о чем говорить с ним.
— А вот я был бы не прочь потолковать с этим человеком, — заметил Танкред. — Если он, конечно, не возражает. Впрочем, он предпочитает удалиться.
Рейн, по-видимому, не хотел встречаться с нами. Он быстро пошел по дороге и, когда мы поднялись на крыльцо, уже скрылся за поворотом.
— Видно, совесть у него не чиста, — заявила Эбба. — Ой, что это?
В придорожных кустах что-то зашуршало, я успел заметить черную тень, которая сквозь кусты быстро бежала вдоль дороги.
— Какой-то зверь, — сказал я. — И немаленький. В Хейланде водятся лисы?
— Этот зверь больше похож на рысь, — заметил Карстен. — Повадка как будто кошачья. Да это же черный кот! Какой здоровенный! Вон, вон…
Он показал на дорогу. Теперь мы все увидели этого кота, он пробежал по дороге и скрылся за поворотом следом за Рейном. Это была образцовая особь из семейства кошачьих. Я вспомнил, как Арне описывал кота, которого видел в Желтой комнате: огромный, лохматый, не кот, а настоящий медведь.
— Уж не тот ли это кот, который приходит в Каперскую усадьбу, — предположил я. — Может, это и есть тот мифический зверь, который напугал бывшего управляющего и разодрал собаку? Мы же видели на трупе следы кошачьих когтей.
— А почему бы и нет? — сказал Танкред. — По описанию, это вполне мог быть один и тот же кот. Тот самый черный кот, который участвует в нашей драме в роли статиста.
— Он побежал за Рейном. Может, это его кот?
— Не исключено. Этот человек все больше и больше начинает интересовать меня. Лиззи, он приходил к вам когда-нибудь с эти котом?
— По-моему, нет… Не знаю… кто же водит с собой котов? Но может, кот ждал Рейна возле дома? Заходите, прошу вас, пожалуйста.
Лиззи открыла парадную дверь, и мы через прихожую прошли прямо в гостиную.
— Подождите минутку. Я возьму керосиновую лампу. На чердаке темно.
Пока мы ждали, меня опять охватило тягостное чувство. Какое ребячество с нашей стороны, чтобы не сказать прямо — наглость, шпионить за посторонним человеком. По какому праву мы врываемся в чужую личную жизнь? Правда, нас попросила об этом хозяйка дома: мол, мы тем самым окажем ей большую услугу. Может быть, у Лиззи пошаливают нервы, но какие-то основания для беспокойства у нее несомненно есть. Я сам видел, как Пале помыкает ею; за его мягкостью и любезностью кроется что-то неясное и зловещее. Любопытство Лиззи совершенно оправдано: жена должна знать, чем занимается муж в их общем доме.
— Какая замечательная гравюра, — сказал Танкред.
Он с видом знатока изучал пожелтевшую гравюру в углу гостиной. Мы подошли к нему. Гравюра висела в нише — ее не сразу можно было заметить. На ней был изображен человек в пасторском облачении. За его спиной простирался старинный город с забавными островерхими крышами деревянных домишек, он немного напоминал город Крагерё в его прежнем виде, в котором он представлен в музее на Бюгдё. Все детали были тщательно проработаны, почти как на японской акварели. Особое внимание художник уделил рукам пастора, сложенным на коленях, — изящные, небольшие, они в то же время напоминали щупальца насекомого, было в них что-то отталкивающее. К сожалению, гравюра была испорчена — ее покрывали большие коричневые пятна, одно из которых почти целиком пришлось на лицо пастора.
— Жаль, не видно лица, — посетовал Танкред. — Мне бы очень хотелось взглянуть на него.
— Интересная гравюра, — пробормотал Карстен. — Очень интересная. Его руки похожи на…
— Простите, что задержалась! — Лиззи вошла с зажженной лампой. — Пришлось наливать керосин.
— Кто здесь изображен, Лиззи? — Танкред кивнул на гравюру.
— Йёрген Уль, каперский пастор, первый хозяин этой усадьбы. Он сидит на фоне Лиллесанна, каким он был в 1810 году. Терпеть не могу эту гравюру… Знаете что, идемте сразу на чердак, мне хочется поскорей покончить с этим делом. А потом я угощу вас кофе с ликером, воду я уже поставила.
Следом за Лиззи мы поднялись по узкой лестнице, ступени которой были почти стерты, и оказались на просторном старинном чердаке. Дневной свет едва проникал сюда сквозь небольшое пыльное оконце. Лиззи повела нас куда-то в темноту, наши тени, словно кривляющиеся химеры, скользили за нами. К лицу у меня вдруг что-то прилипло, я выругался и стер с лица паутину. При свете керосиновой лампы я увидел огромного паука, который пробежал вниз по стене и исчез.
В конце небольшого коридорчика Лиззи остановилась перед дверью, на которой висел ржавый кованый замок, и отставила лампу. Потом вытащила из кармана такой же ржавый ключ и вставила его в замочную скважину, но повернуть почему-то не решилась.
— Вот эта комната, — прошептала она. — Только я боюсь заходить первой. Может, кто-нибудь из вас пойдет вперед?
— Позволь мне, — сказал я и подошел к двери.
Я никогда не отличался особой отвагой. Но порой любопытство побеждало во мне врожденную осторожность, к тому же я всегда был неравнодушен к темным коридорам и глухим чердакам. В двенадцать лет я предложил моим друзьям новый вид спорта — обследовать подвалы. Никто не сумел побить поставленный мною рекорд — только в района Майорстюэн я обследовал сто двенадцать подвалов, из которых один, на Сумсгатан, оказался особенно интересным. Сколько раз мне приходилось вместо подвала подниматься на лифте, когда я сталкивался с сердитым комендантом, решившим в силу своей ограниченности, что я просто зашел справить в подвале нужду. Но это не убило во мне спортивный азарт — сталкиваясь с очередной тайной, я всегда испытывал благородный пыл исследователя.
Вот и теперь меня охватило знакомое чувство. Впрочем, то же, судя по их лицам, испытывали и другие. Даже флегматичный Танкред, несмотря на напускное равнодушие, выглядел сейчас двенадцатилетним мальчишкой. Я повернул ключ и открыл дверь. Потом поднял лампу и вошел. Все последовали за мной.
Комната была квадратная, с небольшим окном на потолке. В первую очередь мне бросился в глаза немало послуживший на своем веку стул и допотопный секретер, занимавший середину комнаты. На нем стоял высокий подсвечник и старинный письменный прибор с чернильницей и серебряной песочницей, на откинутой доске лежала толстая стопка исписанной бумаги. В целом комната скорее напоминала чулан. Возле стен были сложены какие-то предметы, все они без исключения имели отношение к судоходству.
В углу стоял большой ржавый якорь, по обе стороны от него — два старых судовых компаса. Словно в музее, здесь были выставлены два весла, фонарь с красным стеклом, морской бинокль, стопка лоций и ящик с талями. На одной из стен висело несколько спасательных кругов с разных судов. Справа от секретера через всю комнату был протянут канат, на котором висели всевозможные робы. От них шел тяжелый сладковатый запах.
Комната может производить либо приятное, либо гнетущее впечатление, все зависит от атмосферы, которую привнесли в нее обитающие в ней люди. Эту комнату вполне можно было бы принять за чулан добродушного старика шкипера, где он хранит свои реликвии и любит посидеть с трубкой, погрузившись в воспоминания, если бы не ее атмосфера. Что-то противоестественное, неживое ощущалось среди этих стен, и, несмотря на это, она как будто хранила следы недавнего пребывания в ней человека. Наверное, такое же чувство возникает у водолаза, попавшего в каюту затонувшего судна.
Лиззи остановилась у порога, она стояла, как статуя, скользя взглядом по комнате.
— Не понимаю, — проговорила она. — Зачем он собрал здесь весь этот хлам? И почему мне нельзя было это видеть?
— Эксцентричные коллекционеры собирают и не такое, — сказал я. — Я, например, знал человека, который собирал пряжки для волос и ракушки. В остальном он был совершенно нормальный, но сокровищ своих не показывал никому, даже жене. Бывают такие чудаки.